Кто твои друзья, а кто враги? С образом врага всё ясно с призрачно помнящегося детства: враг — это очень добрый во всех возможных проявлениях дядя с конфеткой. А кто друг? И кто такой друг? Для тех, кто слышит неторопливое течение речи, друг — это другой ты. Другой по той же причине, по которой твой глаз отличается от твоего кулака. Враги будут с вкрадчивой добротой подталкивать разбиться о собственные ошибки, чтобы с жадностью броситься слизывать оставшееся от тебя мокрое место. Друзья будут больно вбивать в тебя умение их не делать — чтобы, когда придёт час, знать кто и с кем встанет спиной к спине в праведном бою со всем «разумным», «добрым» и «вечным», протягивающим тебе конфетку.

Публикуем по согласованию с издательством «Напильник» одну из глав нашей книги «Палеонтология Обратной Стороны».

НА КАЛИНОВОМ МОСТУ

В определённый момент ненависть начала буквально клубиться и всё это стало очень заметно – прямо вот-вот. Никаких предписанных в этих случаях и свежевымышленных видов разведки нацболы, конечно, не вели, но приготовления таких масштабов просто нельзя скрыть даже от невнимательного взгляда.

Понятно, что те, кто был вовсе не нужен, к подобным ситуациям были в общем-то готовы, но по старинке. Когда-то государство было их и было их тылом, а соседний завод и был этим государством, а сейчас произошло бы следующее – одновременные нападения не очень контролирующих себя молодых и не очень людей на отделения милиции, что конечно, не достигло бы какого-то эффекта, кроме объявления плана «Бастион», который и должен был сработать в комплексе с другими мероприятиями против тех, кто его применит.

Когда полетели бы бутылки с зажигательной смесью, наверняка был бы сделан предупредительный выстрел в воздух. После этого кого-нибудь из нападающих убивают свои же в качестве сакральной жертвы – и понеслась – «Менты нас убивают!». Газеты трубят, никаких границ в этом случае для них не будет. Всё это мы в 91-м году видели, да и в 93-м тоже, а уж не у нас – так смотреть устали. Толпы желающих побесноваться – беснуются, а в их гуще работают спецгруппы.

Когда я был совсем юным, ходила не то легенда, не то быль об операции «жёлтые ботинки» времён событий 1956-го года в Венгрии. За достоверность не поручусь, но изложенная в ней оперативная схема вполне актуальна, исключая, конечно, броские художественные детали, но вымысел как раз и служит наиболее рельефному выделению сути независимо от деталей.

Накануне мятежа распространили среди населения роскошные пижонские жёлтые ботинки, потом в нужное время пустили слух, что эти ботинки выдают в спецраспределителе для агентов госбезопасности. Пока обезумившая толпа расправлялась с нечего не подозревавшими пижонами, спецгруппы беспрепятственно работали по адресам реальных сотрудников. Грамотно – ни препятствий, ни следов. Если вместо, возможно, мифических жёлтых ботинок подставить в схему просто милицейскую форму, то получается и реалистично, и прагматично.

Понятно, что нацболы с ментами друг друга не любили, за что, правда, и сами не знали. Некоторые из этих глупостей кончались трагически, некоторые кончались трагически потому, что были желающие сработать под ментов, но это сразу выплывало, так как эти истории происходили не просто так, а для дальнейшего использования. Но мало ли кто друг друга не любит – чай вместе пить не будем, – в этот момент я поднимал свой стакан с чаем поздравительным жестом, какой обычно делают бокалом с вином, – но вариться нам всем всё равно в одной каше.

Хороши ли менты, плохи ли, – это последняя тонкая чёрточка на пути у фашистов. Если менты и «братья» ослабят сопротивление, а фашисты смогут из нежити сформировать полицию, то для того, чтобы твои дети жили в твоей квартире, ты будешь закладывать в банке органы, потому что ничего другого у тебя не будет. Ну и органов, понятно, скоро тоже. Мал золотник, да дорог. Главное, чтобы он знал, как собой распоряжаться.

Вокруг стояла абсолютно идиотская ситуация – поскольку люди перестали отражаться в зеркале, то все с удовольствием велись на любые провокации и, имея более-менее развитое бытовое оперативное мышление, можно было только с ума сойти от очевидных перспектив.

Первой задачей было – призвать ментов отражаться в зеркале. Если они включат свой менталитет, то, разумеется, все остальные могут сушить вёсла. Так расплескались только потому, что менталитет выключен. Ну а дальше мы пошли по лезвию ножа просто потому, что если ты по нему не пойдёшь, то тебя на него посадят. Конечно, мы написали то, что думали, напечатали это и понесли это к тем, к кому есть единственный смысл обращаться.

Реакция была разной. Где-то на нас смотрели абсолютно тупыми глазами, говорили, что лень читать и просили пересказать. Где-то даже слушать не хотели, а брезгливо кидали наши бумажки на ксерокс и убедившись, что их копии имеют достаточное качество, выкидывали оригиналы обратно через окошко, говоря, что это их абсолютно не интересует. Ситуация была абсолютно грозная.

Видна она была и нашим оппонентам из ближних. В одном ближайшем из дальних городов мы на эти темы дискутировали и с теоретической точки зрения, и с практической. Ни к чему не пришли. Мы уехали, потом был какой-то крупный митинг, и у одного из товарищей, с которым мы дискутировали, телекорреспондент, желая поставить его в трудное положение в идейном плане, спросил:

– Вот вы против всего – и правительства, и его политики, и всего остального. А кто бы мог исправить ситуацию в стране?

Он уже знал, кто бы мог, и прямо сказал:

– Советы рабочих и милицейских депутатов!

И представляете себе – это прошло по областному телевидению по чьему-то недосмотру. Не одни мы такие сообразительные. Как нам сообщали товарищи, после этого длительное время на заседания сотрудников приглашали фразой:

– Товарищи милицейские депутаты, проходите и рассаживайтесь, пожалуйста!

Насколько я на своём уровне ментальности могу понять эту весёлую шутку – она означала, что у депутатов есть избиратели.

Конечно, защищать тех, кто может, но не способен защищать себя сам – идиотизм. Разумеется, мы не думали, что мы одни, и, возможно, мы толкали паровоз, но мы его толкали. Действовать приходилось так, чтобы не оставалось никаких сомнений, что мы чего-то не сделали. Ситуация была примерно такой, как в мультфильме «Ну, погоди» – тормозить мы могли только ногами об асфальт. Куда была возможность – доезжали и до своих ребят, и до их формальных оппонентов. Все всё, конечно, видели, но «в начале было слово». Часто для того, чтобы люди начинали видеть очевидное – им надо об этом сказать.

В одной области мы начали с небольших городков, где нам было на кого опереться, и, зайдя сначала к ребятам и получив у них санкцию, мы шли по отделам. Фактически мы заново знакомили давно знакомых людей. «Новые песни придумала жизнь...». В общем, наше там пребывание, как всегда, может быть весело описано, но сейчас не в этом суть.

Суть была в том, что мы пришли, своё понимание ситуации изложили, и противник мог столкнуться уже не с одной, сколь угодно могущественной, но изолированной и подверженной административным манипуляциям силой, а с двумя, и одна из них была как раз хотя и малочисленна, но интегрирована, манипулировать ей было невозможно, а усилиями тех же ментов она была очищена практически ото всех нестойких элементов. В общем, нам везде сказали, что мы дураки, ну конечно, гораздо более вежливо, и в нашей заботе никто не нуждается. Затем, собственно, и приезжали.

В отличие от Тухачевского, который атаковал Варшаву расходящимися клиньями, мы действовали, как Тухачевский, когда он действительно хотел что-то взять, то есть сходящимися клиньями. Когда мы были совершенно не поняты в районных городах – мы взялись за областной. Схватились, естественно, за то, что ближе лежало – за, так назовём здесь эту структуру, КАПУТ, поскольку все уже были очень хорошо знакомы. Вообще исторические факультеты местных вузов в основном пополняли кадровый состав трёх категорий трудящихся: ментов, нацболов и бомжей.

Наши ребята на тамошних несколько сердились, и было за что, но ситуация есть ситуация. Собрались и пошли. Приходим в дежурку, говорим кто такие и зачем пришли. Ну, говорят, подождите, сейчас найдём, кто с вами побеседует. Дело было утром, и тут к себе на работу идёт давний знакомец наших товарищей, который, собственно, и делал то, чего делать вообще не следует, но нам уже всё годилось.

Они ему меня представляют, он начинает нести какую-то ахинею про экстремизм, и я ему говорю вполне кратко о цели своего визита, но он почему-то своё понимание выразил возгласом: «Вы что, мне угрожаете?». Я, будучи очень удивлён, конкретизирую, что я вас предупреждаю об угрозе. Вообще-то говоря, люди, которые делают то, чего не следует делать, как правило не отличаются большой личной смелостью. Ситуация, когда нацболы не прячутся от него, где могут, а толпой явились прямо на вход к нему на работу, явно давила ему на подсознание.

Он прошмыгнул мимо нас, ему открыли бронированную дверь, он скрылся за ней и стал закрывать. У меня сработала палеонтологическая привычка, и я подскочил к двери, схватил её за ручку, упёрся ногой в косяк и решил, что выдерну его сейчас вместе с дверью, поскольку мы не закончили разговор. Но тут до меня дошло, куда я ломлюсь. Поскольку дверь мы уже начали перетягивать, и я просто ещё не включил становое усилие, то когда я её отпустил – она с грохотом захлопнулась.

Я извиняющимся взглядом посмотрел на дежурного, а он посмотрел на меня сугубо одобрительно – как видно, авторитет своего учреждения они не связывали прямо с авторитетом отдельных сотрудников. Дальше мы сели-встали в дежурке и стали ждать. Но движение через неё почему-то прекратилось. Как я понимаю, сотрудники учреждения, куда я чуть было не ворвался, тоже чего-то ждали.

В конце концов вышел начальник и сказал, что с нами никто не хочет разговаривать, а раньше-то ведь они очень хотели, и что мы должны идти в главную резиденцию менталитета и беседовать там с пресс-секретарём. Ну, поскольку нас послали – мы и пошли. Идти было недалеко, но в горку. Мы, конечно, несколько опасались, что девочка пресс-секретарь будет нас прессовать, и по дороге решили, что говорить лучше не с секретной девочкой, а с каким-нибудь добрым дядей. Так мы забрались на эту горку. Здание менталитета было абсолютно архитектурно воодушевляющим.

Мы вошли в приёмную, сказали, кто мы и чего хотим. Нас спросили, с кем бы мы хотели встретиться, мы сказали, что ровно с тем, кто сочтёт это нужным. Нас попросили как-то подтвердить свои полномочия, а как бы мы могли их подтвердить? Бумажки, которые были у нас, мог взять кто угодно. Документов, удостоверяющих то, что мы правда экстремисты – у нас не было по каким-то причинам. Тогда я сказал простую вещь: «Наши полномочия подтверждаются в вашей экстремистской базе». Такое подтверждение полномочий, точнее, возможность в них убедиться, было сочтено вполне достаточным, и нас попросили подождать.

Мы вышли на улицу. Через некоторое время нас позвали обратно и сказали, что нас примет сам генератор, но в данный момент он находится на совещании и освободится только через час-полтора. Мы сказали, что мы очень рады и благодарны за такое внимание, специально приехали обсудить эти важные вопросы и ждать готовы хоть до послезавтра. Чтобы нам не было скучно, к нам вышел очень представительный по своей наружности младший офицер очень солидного возраста, правда такого количества звёзд на погонах младших офицеров мы никогда не видали.

Для нас этот сотрудник был ничем не хуже любых других, а судя по его лицу и вопросам – так гораздо лучше. Никаких бумаг он у нас брать не стал, но слушал внимательно. Собственно, и зачем ему эти бумаги, когда это всё он гораздо подробнее изучал в институте, приложение этого всего к современной ситуации сам видел гораздо лучше нашего, а в наши задачи совершенно не входило кого-либо просвещать. Просто надо было призвать людей отразиться в зеркале и обратить их внимание на то, что в нём отражаются не только они.

Через некоторое время (как я писал, дорога шла в горку) снизу бегом подымается довольно полный опер, – я ещё подумал, не стряслось ли у них чего. Он подбегает и, с трудом переводя дыхание, говорит, чтобы мы шли обратно, и с нами там будут разговаривать. Мы ему говорим, что мы с удовольствием, но, к сожалению, сейчас, или мы не знаем когда, должен вернуться генератор, а о встрече с ним мы уже условились и поэтому никуда не можем отсюда уходить. Он говорит, нет-нет, всё нормально. Ну как же нормально, если мы договорились с человеком, и будет страшно неудобно, и, к сожалению, мы сможем к вам зайти только после встречи с ним. На что младший офицер голосом, рассчитанным на понимание, говорит: «Идите ребята, идите, всё будет удобно».

Тогда мы с ним попрощались и пошли. Погода была хорошая, солнечная, но не жаркая, идти было под горку, тем более что мы стояли и вовсе не запыхались, как прибежавший снизу опер. Мы хотели что-то ему рассказать по дороге, но он всё никак не мог перевести дух и отмахивался рукой. Так мы спустились обратно к зданию КАПУТа, нас попросили подождать снаружи, он зашёл внутрь, и опять вышел начальник.

Только мы открыли рот, чтобы что-то рассказать, как он нас перебил и сказал, что нас никто здесь слушать не будет. Тогда вступает Гиляр – как он это художественно описывает – «выхожу я из-за угла Палеонтолога и говорю: вы не понимаете, к вам приехал Палеонтолог!». Тут наш собеседник подпрыгивает… Удобнее всего эту историю рассказывать вместе с Гиляром, потому что он тут же меня прерывает и начинает сильно критиковать за то, что я говорю всякие небылицы про уважаемого человека. Это даёт мне повод объясниться.

Разумеется, физически он не то что не подпрыгивает, а ни один мускул не шевелится. «Подпрыгивает» – это эвфемизм для описания эмоции, так же как говорится про человека, что он «на пол сел» от некоего неожиданного сообщения, хотя физически он как стоял, так стоять и продолжал. Вот я и продолжаю после такого необходимого объяснения. Начальник эмоционально «подпрыгивает» и говорит:

– Мы знаем, что у нас в области Палеонтолог!

 Было произнесено с тем же выражением, что и «в области ящур!».

– Никуда больше не ездите, ни с кем больше не говорите, а то у вас будут … проблемы.

Наверное, он в первый раз видел людей, в отношении которых пришлось задуматься, какие проблемы он им может устроить. Вот что, их схватят, будут долго бить, душить полиэтиленовыми пакетами и, наконец, выслушают то, что они хотели сказать?! На том мы попрощались и разошлись.

Обмен семафорами состоялся. Всем известно, что в области Палеонтолог, соответственно, всем известно, что он говорит, тем более что ничего нового он не говорит. Если Палеонтолог в этой области, то, наверное, предупредили и соседние – а вдруг он и туда поедет? А также что то, что всегда подписывали кровью, готовы подписать своей кровью и сейчас.

Мы с местными ребятами отправились домой, потому что вся эта марксистская беготня заняла целый день, и за ужином ребята с грустью сказали: «Ну вот, теперь придётся этот ваш марксизм учить». Они марксизм сильно не любили, потому что думали, что это много толстых книжек. Никакого марксизма в книжках нет и не было никогда. Марксизм – это безличность и ясновиденье. На книжках можно просто потренироваться немножко.

***

Немного об историческом материализме. Материальный облик предметам и явлениям придаёт система их внутренних, финально непознаваемых связей – их душа. Она никогда полностью не проявляется в их отношениях с внешним миром, а тем более в каком-то одном отношении. Что-то определённое сказать о душе предмета может только множество его разнообразных отношений.

Судить о свойствах души чего-либо можно только сопоставив её со своей, применив принцип сочувствия – эмпириокритицизм любого объёма здесь бесполезен. Поэтому материализм для одних непонятен и туманен, а для других прозрачен и однозначен. Это отношение не с чем-то внешним, а с собственной душой – оно либо есть, либо его нет.

Душа есть не только у отдельных людей, но и у их сообществ. Её изучает такая область знания, как исторический материализм. Более всего душа проявляет свои свойства на границе жизни и смерти. 22 июня 41 года. «Внезапное» нападение и последовавший за ним разгром Рабоче-крестьянской Красной армии… Причины – рабоче-крестьянской она только называлась. Во время Гражданской войны формировать армию с ноля не было никакой возможности, и она осталась в государстве диктатуры пролетариата такой, какой была в свергнутой империи – феодально-крестьянской. Отсюда и ответы на «загадки» 22 июня, которых всплывает всё больше и больше.

Пока армия, преданная и подставленная под удар собственным руководством, захлёбывалась кровью, промышленность – пролетариат, фабрично-заводские рабочие – организованно отходила на восток и развёртывалась на новом месте. Эвакуация была главной операцией, определившей ход Второй мировой войны – даже не Великой Отечественной. Об этом мы знали всегда, правда про эвакуацию особо не педалировали – всё-таки неудобно как-то – рабочие, партия, НКВД, Лаврентий Павлович Берия…

Давно известное я здесь изложил вот зачем. Всплыла замечательная подробность – НКВД, на который легла основная нагрузка по обеспечению организованной эвакуации, был 1 марта 1941 года разделён на два наркомата – НКВД и НКГБ, то есть была создана специальная эвакуационная структура, освобождённая от исполнения прочих задач обеспечения государственной безопасности. Таким образом, государственные органы, отвечавшие за проведение эвакуации, начали интенсивную работу по крайней мере в ФЕВРАЛЕ 1941 года – за 4 месяца ДО нападения фашистов! Наверное, нет нужды упоминать, что предприятия вывозились на заранее подготовленные площадки с подведёнными коммуникациями и, по крайней мере, готовыми фундаментами.

Вот, собственно, как всему придаёт свойства душа. Помещиков в армии давным-давно не было, но она сама воспроизводила мечтателей о поместьях и крепостных и искала союзников в реализации этих мечтаний, на время смирившись с существованием в чуждом ей рабочем государстве. Те структуры, которые были созданы рабочими, замысел врага предвидели, действовали на опережение и сражались до конца, уже во второй раз заставив воевать армию. Сейчас в этих структурах давным-давно нет коммунистов – остались только мечтатели…

Человек не может жить без мечты и без верности. Пред тем, как призракам суждено было разрезвиться, почти подряд застрелились, как нам сказали, – или «застрелились», два милицейских министра – со своими жёнами, боевыми подругами. Первых обвинили в воровстве – правда ли, нет ли, но разницу между воровством и предательством они точно знали, а вторые и не воровали, и не предавали. «После этого – не значит вследствие этого», как говорили римляне. Их давно нет…

***

В конце концов, ситуация с зеркалом выглядела на две из четырёх сторон света так:

Ребята, которые поехали что-то хулиганить на Украину, естественно, тут же были приняты местными ментами – билеты по документам, базы у всех есть, так что ничего удивительного. Менты смотрят: «Нацболы?» – «Ну да». – «Это у вас там такой Палеонтолог?» – «У нас». – «Ну, привет передавайте, а здесь сильно ничего не разрушайте».

В другую сторону всё было примерно так же – ребята на том конце очень здорово потрудились над пробуждением. В результате одного из них покалечили. Скорее всего, те же самые менты.

Однажды наши «всемогущие» решили подарить Китаю острова на пограничной реке. Собственно, острова подарили, и их обратно уже было не отнять. Были опасения, что они захотят ещё и Японии какие-нибудь наши острова в океане подарить, поэтому надо было показать, что подаренных островов им никто не забудет. Показывали в разных местах – и близко и далеко, когда показывали близко – посадили около сорока человек. Интересно, а сколько народу погибло, защищая эти острова? Но ребята решили показать ещё и далеко – как раз на самих островах.

Это была совершенно эпическая история и я надеюсь, что они о ней когда-нибудь напишут. Здесь она вот при чём. После всех приключений идут они по улице Добычевска, – тут подлетают менты, хватают их и тащат к себе, типа они похожи по какой-то ориентировке. Всем всё понятно, ну да и ладно. Сидят они в ментуре – отдыхают, тут влетают совершенно заполошные «братья», хватают их и тащат к себе. «Быстро документы! Быстро билеты! И валите отсюда! А то в Октябрятске все менты уже поднацболенные, а здесь нам такого не надо!». Ага, если в Октябрятске все менты поднацболенные, то менты в Добычевске об этом и слыхом не слыхали.

Все, конечно, поняли, что понятие «поднацболенный» произведено как зеркальное отражение понятия «подментованный», однако в бесконечности, возникающей между перпендикулярными зеркалами, оно меняет вектор содержания. «Подментованный» – это потерявший независимость, подчинённый чужой воле, предатель – себя в первую очередь, а «поднацболенный» – применялось только к понятию «мент» – это перешедший в распоряжение собственной ментальности и, уж конечно, никаким ни нацболам, ни тем более пиздоболам, не подчинённый – вообще никому.

То есть, насколько можно было понять, с этой стороны зеркало было весьма надёжно занято ментальным образом.

Но коммунисты работают не с теми или иными объектами, пусть даже социальными, а с их отношениями, поэтому и книжки у коммунистов такие толстые. С другой стороны, эти отношения существуют объективно и поэтому всем видны и без всяких коммунистов.

Прикупить чего-то такого, что готово продать свою душу – мало. Понятно, что использоваться оно будет как мясо, а всякое мясо надо сначала приготовить. К чему их готовили – понятно, но тренироваться на противнике невозможно. Поэтому тренировались они друг на друге. В какой-то момент оказалось, что у них почему-то совершенно разные музыкальные вкусы, причём в примерно равной пропорции. Выяснилось, что одним больше прочих нравится какая-то нота, сейчас я уже не вспомню, не то ре, не то до, не то фа, но точно не соль, а другим эта нота категорически не нравится. И ладно бы не слушали, так им ещё не нравились те, кому нравилась эта нота, и в результате они бегали по улицам и стремились друг друга переубивать. По-моему, это называлось как-то вроде до и антидо.

У тех и у других организационный источник, разумеется, был один и тот же, и было вполне понятно, что это не кто-то решил с кем-то подраться, что всегда хорошо, а готовится большая безумная армия для больших безумных дел. Фильмов про зомби-апокалипсис, наверное, кто-то пересмотрел… Понятно, что во главе – из тех, кто был виден – были свои для призраков, а класть жизни в войне против самих себя должно было всякое быдло. Всякое быдло, что такое классовый враг, чуяло просто по запаху и для развлечения туда-сюда с подручным металлоломом бегало, а вот дальше бежать совсем не собиралось.

Другие обстоятельства – информационного характера. Против ментов шла точно такая же артподготовка, как и против евреев в Германии начала тридцатых. Скорее всего те, кого наняли всё это измышлять – измышлять ничего не умели и просто брали художественные газеты тех времён и наскоро заменяли территорию, время и объект. Те, кто интересовался соответствующей историей – просто угорали от такого сходства. Ходили какие-то невнятные слухи об уничтожении баз данных об организованной преступности по её приказу. Наверное, это ерунда, потому что оставались люди, которые их составляли и использовали. Ещё ходили какие-то слухи о составлении планов эвакуации сотрудников с семьями в случае непонятно каких событий. Ерунда это всё, конечно.

Понятно, что где-либо что-либо писать или показывать имеет смысл только для того, чтобы об этом говорили. Просто так говорить, конечно, не будут – каждый смотрит и читает своё и рассказывать всем интересно о разном. Всё, что написано или показано, должно обслуживаться специальной структурой, которая будет вводить это в живое обсуждение. Собственно, та же структура, которая распускает слухи в тех или иных интересах. Работает она непостоянно, и поэтому по её активизации и направленности действий вполне можно пробовать предсказывать те или иные события.

Удобнее всего такого рода деятельность в те времена было вести в маршрутках. И в определённый момент мы засекли, что весьма солидные, вызывающие своим обликом доверие «семейные пары» начали пропаганду ненависти к азиатским гастарбайтерам – и это понятно, потому что любое политическое действие удобнее всего скрывать за этническим конфликтом, – и, главное, – против милиции. Такая активизация – это уже канун событий. Отбивать эту атаку было довольно просто, поскольку озвучивали они одни и те же методички. Ребята немножко поездили в маршрутках и чуть-чуть их поразоблачали, а дальше уже маршрутки стали работать сами по себе. В принципе, тот же самый эффект, на который и рассчитывали, но с небольшой модификацией.

Ясно, что самой различной агентурой просажены и всевозможные учреждения. Но поскольку в учреждениях, как считается, работают умные люди, эта агентура действует не грубо, а исподволь, не буквально по методичкам и поэтому совершенно незаметно. В определённый момент в ряде учреждений очень уважаемые люди начали нести про милицию какую-то полную ахинею, но зато истерическую и агрессивную. То с кого-то требовали за оформление паспорта чуть ли не 10 тысяч рублей, то ещё что-то не менее несусветное, причём набор этих историй был более-менее широким, но достаточно одинаковым. Работала та же схема, что и в маршрутках, но только с той разницей, что если видишь одного такого человека – ты начинаешь задаваться вопросом – что с ним? – а если ты видишь сразу в трёх совершенно разных местах очень похожие вещи, то это агентура.

Всем было ясно, что агентура в учреждениях таким образом спалится. Если они пошли на это, значит всё серьёзно и очень близко. Но, с другой стороны, это значит, что у них всё идёт не очень хорошо. В общем, визг «раздавите гадину» с другим словесным наполнением, но означающий примерно то же самое. Тогда наша гадина, вообще-то мы зовём её Родиной, только что сбросила свою старую изношенную броню и была совсем мягкой и беззащитной. Теперь новая броня уже потихоньку начинала твердеть и коготки на её цепких лапках ждали тех, кто в прошлый раз по ним безнаказанно потоптался.

Ещё одним интересным обстоятельством было то, что прямо накануне или фактически в начале всего этого Партия провела массовый сбор подписей для её официальной регистрации. То, что РСДРП (б), РКП (б), ВКП (б) и в последствии КПСС никогда не были зарегистрированы, а регистрировали кого хочешь сами, нацболам было хорошо известно, но веселуха была знатная. Понятно, что всё происходило путём массового поквартирного обхода и отлова потенциальных кандидатов на улице.

Те, кому это не нравилось, решили показать про нас разоблачительный фильм, поскольку считали, что если народ непрерывно смотрит телевизор, то он ему ещё и верит. Центральной частью видеоряда была вращающаяся свастика, которая превращалась в серп и молот, а потом он, вращаясь, превращается в свастику. Уже один этот видеоряд достиг своей цели – народ был в ярости и был готов стоять не то что за нацболов, а вообще за всех, кто против его составителей.

Идейной осью этого произведения было то, что и так всеми любимый Николай Карлович Сванидзе из Мюнхена к чему-то призывал глупых неандертальцев, обитающих в нищих, разорённых им же и его друзьями районах. Он терпеливо втолковывал им, кто их друзья, а кто враги. Почему-то у него получалось, что у него и его адресатов одни и те же враги и друзья. Это было совсем неправдоподобно и, более того, не было правдой. К чему могут призывать из Мюнхена, и что там у них за друзья, неандертальцы знали и посыл поняли. Кроме того, был продемонстрирован широчайший паноптикум не только исторической, но и физиологической безграмотности, которую даже если назвать ложью, то это будет лесть.

Накануне днём нам ещё что-то приходилось объяснять, а утром обитатели, увидев нас, расплывались в широчайшей улыбке и говорили: «Ой, ребята, а мы вас вчера по телевизору видели. Заходите, пожалуйста!». Видите ли, у нас в стране не «шоу», а зрелище и мы не «was born», а родились. У нас, у неандертальцев, в отличие от корманьёнцев – именно в таком написании – мышление содержательное, а не формальное.

Эти события, наверное, стоит описать отдельно, но три истории про бабушек, которые в ходе них произошли, здесь важно привести с технической точки зрения.

Первая история совсем грустная. Позвонил я в дверь – открыла мне очень бодрая бабушка. Я представился. Она попросила меня войти, и по антуражу её маленькой хрущёвской квартирки я понял, что бабушка явным образом прожила свою жизнь не зря. О чём-то мы с ней стали говорить, и, естественно, больше по сторонам я глазами не шарил.

Она потянулась к моей руке, как я думал, она хочет мне её пожать, чем я был бы несказанно горд, а она вместо этого взяла и её поцеловала. Со стыда меня пронзило желание расплавиться и протечь в подвал. Конечно, я схватил её руки и стал целовать, что-то говорить, ну и так далее. Когда я вышел – я вспомнил, что это знаменитейшая женщина, полковник танковых войск, фильм о которой я смотрел не так давно.

Другая история. Идём мы по подъезду, прозваниваем двери – говорим, кто такие, с соответствующими вариантами последствий, и тут на первом этаже из-за двери слышится совсем слабенький надтреснутый старушечий голос: «А? Кто? Чего?». Я, чтобы не сбиваться с настроя, оттарабаниваю что обычно, потом говорю, что, бабушка, вам это, наверное, не интересно, извините, что побеспокоили. И мы выходим.

Ошибки в жизни как-то интересно расположены. Мы вышли не в подъезд, а заблудились в каком-то техническом помещении. Пошли обратно мимо той же двери. Бабушка уже доползла до неё и открыла. Простите, но передвигалась она именно так. Увидев нас, она своим надтреснутым высоким старческим голосом стала причитать: «Ой, сыночки, я уже старая совсем, мне умирать уже скоро, НО В ПАРТИЮ ЛИМОНОВА Я ЗАПИШУСЬ!!». В последних словах жизненная сила вернулась к ней. Смерти и последующие рождения – просто ростовые пульсации фрактала.

Третья история. Выходит бабушка и, выслушав то, что мы говорим, отвечает: «Сыночки, я бы с удовольствием, но мне в Партию нельзя, я верующая сильно. А сражаться надо насмерть – как нацболы, как Ленин!». Это всего лишь три истории.

Свинцовая туча просто конденсировалась в воздухе, поэтому никаких потешных «комитетов», как с обороной бункера, никто не организовывал. Тогда просто приглашали добрых соседей поучаствовать в нашей веселухе путём присутствия и немного развлечься. Сейчас без всяких разъяснений всем было ясно, что делать – безмятежный ветерок накопил такой заряд, что скорее напоминал эбонит – вот-вот ...

Я пишу об этих событиях и призываю себе в помощь образную канву песни Дубравки «Про кузнеца» – когда всё стихало трудовой ночью, будто бы слышалось, как спокойно-тревожный женский голос неслышно поёт «ту ту-ту-ду-ду».

Бабушки, которые раньше сидели перед подъездом, почему-то сейчас стали сидеть как-то хаотично. Там, где лавочку можно было перенести – они просили молодых людей куда-то её подвинуть, хотя идти до неё им было дольше и труднее. В целом весь этот хаос никак не походил на глубоко эшелонированные периметры наблюдения с перекрывающимися секторами обзора. Те бабушки, у которых были ордена, как раньше не надевали их во двор, так и сейчас не надевали. Правда, младшие сослуживцы стали их чаще поздравлять по разным поводам.

Что думали на эту тему «братья» – неизвестно, поскольку у них работа такая – знать, что думают все, и чтобы никто не знал, что думают они, но некоторые бабушки были «братьям» «сёстрами». Да и вообще, кто бы из тех, у кого на столе стоял портрет Дзержинского, ни пошёл первым – за ним пойдёт следующий. Что думали менты – никто совсем понять не мог, потому что ментальности не хватало, а кому хватало, так её хватало и на то, чтобы никому о своих домыслах не сообщать.

Приезжие дворники почему-то решили запастись черенками для лопат впрок и под одобрительные взгляды бабушек заносили их связки в свои дворницкие. Дворники хорошо знали, что от чего бывает. В их странах это произошло, многие из них в этом участвовали, но в результате им пришлось уезжать, чтобы хоть как-то прокормить свои семьи. Дальше им ехать было некуда.

Участковые как-то чаще стали проверять условия хранения оружия у тех, кто им владел на законных основаниях. Продали ли аптеки повышенное количество средств оказания первой помощи – я не знаю. В нашей деревенской истории, когда деревни дрались друг с другом, потому что ходили друг к другу на танцы, во всяких укромных местах у себя и во враждебной деревне прятали куски арматуры. Затачивать арматуру считалось западло.

Скорее всего, городские эту традицию уже забыли. Понятно, что всякая разгильдяйская молодёжь ментов сильно не любила, потому что очень хотелось с ними подраться, чтобы снять тактильную информацию об ориентирах онтогенеза, а было нельзя. Приходилось делиться на разные команды по любому поводу и драться друг с другом, но это совсем не то. Насколько можно было понять – за давние обиды на ментах решили отыграться и не дать теперь им подраться самим. «А нечисть рвётся за порог в мой дом из подземельной бездны, но стражем у моих ворот застыло честное железо».

Поскольку противник был подвижен и высокомеханизирован, то рубеж развёртывания его сил мог находиться где угодно, и, соответственно, структура прогулок и домыслов должна была быть организована так, чтобы достаточные силы всегда находились в тылу этого рубежа – в любом его положении. Вероятнее всего, мажоры и те, кто решил нашестерить себе чего-нибудь полезного на ментовской крови, в этой обстановке просто бы до своей цели не доехали, а без этого адресные нападения на отдельных сотрудников были ровно настолько бессмыслены, насколько и опасны. К тому же они уже не могли быть внезапными.

В Москве есть дом-корабль. Улицы некоторых, да и которых тоже, городов почему-то стали напоминать строй старинных парусных линейных кораблей, идущий в атаку с открытыми орудийными портами. Казалось, сейчас обыватели орудия выкатят, ударит залп, и всё скроется в пороховом дыму и разлетающихся обломках.

Дедушек – ровесников бабушек, оставалось совсем мало – большинство из них своё здоровье уже почти совсем отдали Родине, – во двор они выходили редко и с бабушками не сидели, поскольку что старый, что малый – в девчачьей компании им было бы, наверное, зазорно. Теперь дедушки стали во двор выходить чаще, сидели и о чём-то беседовали с бабушками и, конечно, чтобы пофорсить перед девчонками, надевали свои пиджаки с орденами, хотя они и были тяжёлыми, как панцири их прапрапрадедов, но, вероятно, дедушки видели достаточную причину их надеть – они сами свои предки. Иногда на минуточку, когда на лавочке было свободное место, к бабушкам подсаживались молодые люди, но поскольку при такой разнице в возрасте им говорить было особо не о чем, то они, посидев немножко и перекинувшись парой фраз, шли дальше.

Понятно, что ментов сильно не любят и те, кто находится на другой чаше весов. Почему-то людям нравится снимать и смотреть фильмы ужасов, гораздо меньшему количеству народа нравится устраивать ужас в собственной жизни, но некоторым нравится, и чаши весов отношений менталитета и криминалитета колеблются как раз на оси этого ужаса. Но этого всего ровно столько, сколько ты хочешь, и ровно так, как ты этого хочешь. Если оборвать одну чашку весов, то полетит и другая – у слепой убийцы освободятся руки, и ужас, который устроят совершенно не мифические восставшие из ада, никак от твоих желаний зависеть не будет.

По дворам шныряли разные подозрительные личности, иногда что-то для порядка воровали. Те, у кого воровали, жаловались ментам. Менты приходили и тщательно разбирались, подолгу выспрашивали у бабушек – не видели ли они чего подозрительного? Или кого? Или другие бабушки? Правда, иногда потом то, что воровали, странным образом находилось.

Рабочие, ничего не замечая, продолжали ходить на свои заводы, что-то там делать и ковыряться в гаражах. Прошлый раз они отвлеклись от созерцания вечности, когда им понадобилась страна, которая сможет запустить космические корабли. В следующий раз они, вероятно, обратят внимание на внешний мир, когда им понадобится преодолеть барьер скорости света. Какой момент они для этого определят как начальный, никто не знал, но кризис космонавтики, основанной на энергии сгорания топлива, был для всех очевиден.

Не знаю, кто придумал закон о том, что нельзя пить пиво на улице, но мы бы этому человеку памятник поставили. Всего за сто рублей решался комплекс оперативных задач, который вообще непонятно как без этого решать. Пил пиво в неположенном месте – тебя гребут в ментовку и вместо того, чтобы быстро оформить документы и получить с тебя эти сто рублей – мурыжат целый день. Всё время времени не хватает тобой заняться. Что уж там происходило – я могу только строить гипотезы. Кстати, прослушиваемый телефон – это тоже ребята здорово придумали.

Гипотетически, если надёжно прикрыть одну четверть различных подразделений структуры, то они смогут прикрыть все остальные. «Но вмиг, о прошлом не скорбя, оскалится железом город». Мордор, или Хартленд, – можно и иначе как-нибудь, ещё не мог сражаться за, но против уже мог. Всё должным образом хаотически перемешалось – Мордовия, урки, нацболы, троллейбусы и ископаемые дракончики, окрыляющие фантазию. Кольцо всевластия труда было готово к инверсии и замыканию. «Радуйся молоту в крепкой руке».

Всевидящий глаз марксизма вовремя вернули с профилактики, и он опять видел насквозь грязные мысли чистеньких эльфов. Чисто гипотетически прикрыто было значительно больше трети, что делало любое движение бессмысленным. Не только бессмысленным, но и смертельно опасным для его авторов.

***

Вообще слово «тетический» происходит от названия древнего океана, названного в честь богини Тетис, который закрылся, и из смятой на его месте земной коры возникли молодые горы – от Альп до Гималаев, они так и называются – Альпийский пояс.

Океаны – это не просто впадины земной поверхности, это участки с тяжёлой и тонкой базальтовой корой, среди которой, как айсберги среди тонкого льда, плавают по расплавленной мантии толстые континенты из лёгкой гранитной коры. Что уж имеется в виду под словом «гипотетический» – «находящийся под океаном» – не то базальтовая кора, не то кипящая мантия, до которой остаётся каких-то десять километров, не то призывно раскрытая рифтовая долина в глубине срединноокеанического хребта, где кровь океана напрямую встречается с огнём мантии и шеренгами рождаются каменные воины литосферы, чтобы, сотрясая землю, совершить свой марш до зоны субдукции, принести свои трофеи мантии, опять родиться в глубине у неё и жара ядра восходящими конвекционными потоками, а потом снова родиться у неё и океана – на эту тему я не буду строить даже гипотез. Тетис была матерью Ахилла, но это, конечно, персонификация – у Ахилла были ещё полк братьев и полк сестёр – рифты, как и водотерии, никогда не прекращают своей работы. Ахиллесово сухожилье есть у каждого из нас, и гипотетически оно всегда готово бросить своего обладателя в последний бой – под танк или в реактор. Жизнь – это всё равно билет в один конец.

***

«И жизнь продлится для тебя, пока стучит кузнечный молот».

Что осталось от ватного нежелания обывателей, чтобы что-то происходило?

Переименование милиции в полицию, хотя всем понятно, что для того, чтобы организовать одно вместо другого, предыдущих надо убить. Полицию в России убивали за двадцатый век дважды, так что наименование милиции полицией – это не только 282 статья во весь лоб, но и более тяжкие уголовные статьи.

Заявление о том, что органам МВД возвращается их историческое дореволюционное название. Не «историческое», а самодержавное, а, вполне возможно, и более позднее, которое произносилось уже на немецкий манер. Со всеми коннотациями. Историческое дореволюционное название тех, кто в 17-ом образовал милицию – «банды опасных государственных преступников», а позже – «банды партизан».

Выделение из милиции не то нацгвардии, не то росгвардии, название которой само по себе в связи с украинскими событиями у разных частей политикума вызывает разные чувства, и то, что этой вновь организованной структурой руководит, скажем так, бывший рабочий ЗИЛа.

Кто-то, видимо, решил, что бюрократическая часть этой операции не опасна. В результате всем понятно, что ментам намазали лоб зелёнкой, подняли пистолет и нажали на спусковой крючок, но оказалось, что кто-то другой между ним и спусковой скобой засунул бревно. Кто уж это был – не то водотерии, не то их сёстры – сказать сейчас трудно. Но если посмотреться в зеркало, то зелёнка на лбу так и осталась вместе с ненавистными нашивками. Отразиться в зеркале мало, надо заставить зеркало отражать себя.

, изложенная в нашей книге